Теория и история историографии Б.Кроче

Очень важный знак – возросшее значение истории, что сказывается и в увеличении числа исторических работ, и в создании настоящей филологической школы, чьи интересы распространяются не только на античность, но и на средневековье, так как её представители публикуют и исправляют тексты, критически оценивают достоверность источников, вырабатывают методы исследования документов, составляют исполненные учености истории.Самым выдающимся документом и памятником иллюзии возвращения к античности стала, по мнению Кроче, история гуманистического типа, возникшая как антитеза средневековой. И все же вера в возможность возрождения не более чем иллюзия, потому что ничто не возрождается таким, каким было, и ничто былое нельзя уничтожить. Таким образом, даже когда «повторяешь мысль, высказанную в античности, её приходится по-иному защищать от нового противника, и тем самым она сама становится иной» [8]. Тот свойственный гуманистическому мировоззрению в целом символизм, причина многих недоговоренностей и заблуждений, был не единственным недостатком историографии Возрождения. И поскольку история в этой системе взглядов не прогресс, а движение по кругу и подчиняется не историческому закону развития, но природному закону круговорота, который придает ей регулярность и единообразие, как следствие и историография Возрождения наравне с греко-римской свою цель видит вне себя самой, а историю понимает в качестве сырого материала. Данным материалом можно воспользоваться для иллюстрации полезного и благого, для получения удовольствия или для расцвечивания абстрактных истин [8].Переходя к историографии Просвещения, Кроче приходит к следующим базовым взглядам. Во-первых, «историография, которая пришла предыдущей на смену, обострила до крайности основную апорию как античности, так и средневековья и в этом своем стремлении к пределу обрела неповторимый облики право именоваться особым периодом историографии.Символическое облачение, сотканное из воспоминаний о греко-римском мире, которое поначалу требовалось современному сознанию, теперь было изодрано в клочья и отброшено за ненадобностью. Мало-помалу проложила себе дорогу и утвердилась в умах мысль, что древние греки и римляне были не самыми старыми и мудрыми среди людей, а наоборот, самыми юными и неопытными; настоящей античностью, то есть эпохой опытного и зрелого ума, должно считаться новое время» [5]. Во-вторых, прогресс был прогрессом без развития. Невозможно оспорить то, что в прошлом были проявления разума. В-третьих, не была преодолена и историографическая апория античности, заключающаяся в абстрактном индивидуализме или прагматическом подходе к истории. Так, истории была дана внешняя цель, что привело к тем же последствиям, что и в античности, когда история риторизировалась и возникли историко-педагогические романы, и к тем же последствиям эпохи Возрождения, когда по-прежнему были в почете «речи», а история рассматривалась как материал для посторонних целей. Именно отсюда, по мнению Кроче, проистекало равнодушие к ее достоверности. Кроме того, в эпоху Просвещения историография не только стала больше интересоваться «внутренней» жизнью, но и значительно расширила свои временные и пространственные рамки. Одновременно с ростом объема знаний и увеличением документов и сведений, бывших в распоряжении исследователей, оттачивались методы их критики и проверки подлинности. Сам факт наличия пределов вовсе не свидетельствовал о том, что она не двигалась вперед, не прогрессировала. Погруженная в насущные труды, эта историография не замечала своих пределов и трудностей, ей было довольно ощущать стремительное движение вперед. Как утверждает автор, «объяснить это не так уж трудно, если вспомнить о том, что именно тогда был окончательно сдернут флер символизма в лице достопочтенной античности, что между историей и разумом установились отношения открытого дуализма и противоречия» [7]. Следующим, изучаемым Кроче, периодом является историография романтизма с её характерными чертами и особенностями. Прежде всего, отмечается то, что реакция проявилась в сентиментальном обращении к прошлому и защите старых общественных установлений, которую предприняли политики. Отсюда последовали две формы исторического изложения, которые, хотя и существовали во все времена, в эпоху романтизма стали доминирующими: ностальгическая и реставрационная. Так, если ностальгическая историография – это поэзия, а тенденциозная историография – политика и практика, то ни одну из них, согласно Кроче, нельзя считать истинной историографией эпохи романтизма, если рассматривать ее как эпоху в истории мысли. С другой стороны, научный характер романтической историографии определяется «мыслью в форме мысли, а не в форме сентиментальной привязанности к прошлому или стремления возродить воображаемое прошлое. В форме мысли она выступила против Просвещения, противопоставив его жесткому дуализму понятие развития» [2]. Рост национального сознания приводит к возрождению европеизма, который в предшествующую эпоху был оттеснен на задний план просветительским натурализмом и реакцией против исторических идей античности и христианства. Более того, девиз историографии романтизма, если следовать мысли Кроче, предвосхитил Вико, потребовав объединения философии и филологии, слияния истины с достоверностью, идеи с фактом. Таким образом, романтизм был не только блестящей эпохой великих историй эволюции, но и злосчастным временем философий истории, трансцендентных историй. Трансцендентная концепция истории носила теперь имя не откровения или апокалипсиса, а философии истории, имя, позаимствованное у просветителей, но решительно изменившее значение [2].Переходя к историографии позитивизма, Кроче отмечает следующее: «Философии истории наносили ущерб историческому сознанию в трех моментах, к которым оно по праву относится очень ревностно: это целостность исторических событий, единство описания и документа, имманентность развития. В этом причина решительной и порой яростной оппозиции «философии-истории», а заодно – историографии романтизма в целом; основа этой оппозиции едина, как доказывают многочисленные случаи сближения всех ее представителей, вопреки их частным разногласиям, но для ясности целесообразнее рассматривать ее как тройственную – как оппозицию историков, филологов и философов лозунг: история должна быть историей, а не философией». И так как в романтизме пристрастие и философское суждение были сплетены неразрывно, то новые историки отказались и от качественной оценки излагаемых фактов; историку надлежало удостоверять, а не оценивать факты, а более глубокий их анализ – уже дело теоретиков и философов. Таким образом, согласно Кроче, романтизм покончил с историческим дуализмом, делившим факты действительности на позитивные и негативные, на достойные и недостойные; позитивизм подтвердил, что все факты являются фактами, что все они имеют равное право войти в историю [7].Последним периодом, хотя данный термин весьма спорный, и используется более для упрощения и следования теме данной работы, является новая историография, которая рассматривается Б.Кроче в довольно краткой форме. Тем не менее, невозможно отрицать смысловую насыщенность данного раздела книги. Итак, «в период господства позитивизма романтическая мысль не только сохранилась в карикатурных формах, не только оказала влияние на своих противников из лагеря натурализма, но и продолжала существовать в своей классической форме. Не говоря уже о слепых эпигонах и убежденных консерваторах, чье значение не так велико в истории мысли, точнее, равно той ничтожной доле новизны, какая приходится и на их долю, довольно вспомнить хотя бы тот романтизм в поле зрения не замечается той новой философии, которая, разрешив антиномию витающего в облаках романтизма и прикованного к земле позитивизма, стала бы основанием и обоснованием новой историографии. Нельзя сказать, что эта философия существует хотя бы в качестве назревшей в ней потребности, ибо потребность в определенной философии есть уже мысль об этой философии и, следовательно, не потребность, а действительность. Но из этой философии и этой историографии, которые являются субъектом, а не объектом, нельзя делать историю: причина в том, что история, которую мы создаем, есть история «эпох» или «больших периодов», а новый период от того и нов, что это еще не период, не нечто замкнутое. Мы не только не можем хронологически и географически его ограничить, но не можем ограничить его логически» [8]. Выводы по второй главеВ результате проведенного Кроче критического анализа основных историографических школ и течений и их методологий, начиная с историографии античности, Средних веков, эпохи Возрождения, затем Просвещения, романтизма и, наконец, позитивизма становится очевидным, что ближе всего к его методологии оказывается историография романтизма и существенно повлиявшие на нее исторические взгляды Дж. Вико. Тем не менее, можно также говорить о критическом подходе к каждой эпохе и отсутствии идеализации любого из них, свойственной многим деятелям и мыслителям всех времён и стран.ЗАКЛЮЧЕНИЕИтак, подводя итоги проделанной работе, отметим, что её целью являлось освещение одноимённой работы БенедеттоКроче как теоретического базиса, на основе которого происходили и происходят по сей день научные исследования по теме истории и теории историографии. В качестве основных положительных качеств «Теории и истории историографии» следует рассматривать традиционный философский подход к изучаемой проблеме, который базируется на лаконичных и аргументированных выводах.Таким образом, в «Теории и истории историографии», состоящей из двух частей, можно найти ответы на вопросы, по-прежнему актуальные в современной философии и историографии. Кроме того, работа представляет собой особую ценность в свете того, что изучает наряду с главными проблемными аспектами историографии вопрос истины. Как отмечалось во многих видах дискурса прежде, неверное определение и понимание самой сути истины ведёт к неминуемым социальным, культурным и даже политическим последствиям, затрагивающим все уровни жизни как общества, так и индивида как частного его случая. Так, например, Кроче подтверждает данный тезис, знакомя читателя с различным подходом к пониманию истории как самостоятельного феномена и как феномена, находящегося в непосредственной связи с другими субъектами, например, филологией.Изучив работу БенедеттоКроче «Теория и история историографии», читатель почерпнёт для себя «поистине» бесценные знания, которые могут решительно изменить само понимание как историографии и истории, так и иных наук, с ними связанных, в различные периоды и эпохи развития самой мысли.СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫГутнер Г. Б., Огурцов А. П. Кроче // Новая философская энциклопедия: в 4 т. Т.2. / Ин-т философии Рос. акад. наук, Нац. обществ. - науч. фонд ; науч.-ред. совет.: В. С. Степин [и др.]. – М.: Мысль, 2001. Давыдов Ю., Эфиров Э. Кроче // Философская энциклопедия: в 5 т. Т.3. / Ин-т философии Академии наук СССР; научный совет: А. П. Александров [и др.]. – М.: Советская энциклопедия, 1964.Кроче Б. Теория и история историографии / Пер. с ит. И.М. Заславской. – М.: Школа «Языки русской культуры», 1998. Кроче // Справочник по истории философии: хронологический, персонифицированный / В. С. Ермаков. – СПб.: Союз, 2003. Лопухов Б.Р. О тождестве философии и истории в работах БенедеттоКроче // Вопросы философии. 1970. № 1.Мальцева С. Философско-эстетическая концепция БенедеттоКроче. Диалог прошлого с настоящим. — СПб.: Петербург XXI век, 1996.Милюков П.Н. Воспоминания. Т. 1. - М., 1990. Плеханов Г. В. О книге Кроче. Избранные философские произведения. Т. 2. - М., 1956. Родичева, Е.А. Развитие учения о специфике исторического познания в трудах по логике БенедеттоКроче. / Е.А.Родичева // Кайгородовские чтения. Краснодар, 2005. № 4.Спиркин А.Г. Философия. Большая советская энциклопедия. — М.: 1977.Советская историография / под ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1996.